Наука

ФЦП, СТРАТЕГИЯ НАУЧНО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ И УНИВЕРСИТЕТСКАЯ НАУКА

9 января 2017

— Как будет модернизирована Федеральная целевая программа (ФЦП) по исследованиям и разработкам после принятия Стратегии научно-технологического развития Российской Федерации?

— В Стратегии сформулированы приоритеты научно-технологического развития. Они не дают преференций биологам, химикам или физикам, а отражают общественный заказ на исследования и разработки, ориентируют науку на то, что ожидают увидеть общество и государство в качестве результата. Такая модель управления в России появилась впервые: мы не ставим жесткие научные задачи, а задаем целеполагание, оставляя свободу в выборе способов достижения цели для исследователя, разработчика, инженера и предпринимателя. Стратегия определяет конечную точку, а как к ней идти, как найти наиболее эффективное решение проблемы — это ответственность ученых

Исходя из этой логики должна поменяться федеральная целевая программа. Нам она нужна не для веерной поддержки исследовательских коллективов, а как инструмент трансфера, передачи знаний из науки в экономику. Чтобы результаты науки позволили нам дойти до конечной цели: получить персонифицированную медицину, развитую транспортную систему, медицинские продукты питания.

Наука должна очень хорошо ориентироваться в том, что происходит во внешнем поле: что в мире делается в фундаментальной части, что в прикладной, какие есть рынки, какие ниши для нас закрыты зарубежными патентами, в какие страны можно идти со своими разработками. Наша наука давно не работала с этой информацией. Поэтому первое, самое важное мероприятие для нас — это прогнозирование научно-технологического развития. Министерство в рамках ФЦП все мероприятие 1.1 сориентирует на открытую разработку прогнозов по приоритетам Стратегии. Те, кто выиграют этот конкурс и будут разрабатывать прогнозы, будут отвечать за результаты работы не перед министерством, а перед обществом. Все прогнозы будут открытые, доступные, они будут обсуждаться на портале Стратегии. Фактически мы намерены сделать общественную приемку результатов работы. Качественные прогнозы несомненно будут востребованы — чем больше ученых и бизнеса с этим поработали, тем более полезный материал мы получили.

По остальным инструментам — мы планируем скорректировать параметры конкурсов и условия формирования тематик, причем не меняя нормативной базы, потому что постановление правительства вполне это позволяет делать. Поскольку Федеральная программа в контексте Стратегии это не столько программа поддержки исследований, сколько программа поддержки транзита, то мероприятия 1.2 и 1.3 трансформируются. Они должны заработать как двусторонняя магистраль. По одной стороне в науку будут двигаться задачи от бизнеса — актуальные задачи, которые нужно решить предпринимателям, чтобы улучшить качество продукции, расширить рынки. По другой — научные идеи, которые есть в академических институтах и университетах, которые могут дойти до стартапов, до создания новых компаний, в том числе компаний Национальной технологической инициативы.

Средства программы должны в первом случае стимулировать постановку научных задач бизнесом, двигаться от экономики к науке. Во втором — довести научные идеи до состояния, когда они заработают в экономике. Обе задачи решаются через пересмотр логики инвестирования. По мероприятию 1.2: раньше индустриального партнера находила сама организация, государство у нее заказывало разработки под обязательство, что индустриальный партнер их использует хоть как-то. Теперь логика будет иной: индустриальный партнер — это партнер не организации, а Министерства образования и науки. Нам нужны компании, которые видят развитие бизнеса через использование результатов науки. По сути, это поиск компаний, способных постановить научные задачи. И те компании, которые предложат решить наиболее интересные, значимые проблемы и готовы инвестировать свои ресурсы, должны стать индустриальными партнерами министерства. Подчеркну, это не совсем обычный конкурс, а скорее оценка репутации индустриальных партнеров и амбициозности задач, которые они поставят.

Государство становится даже не заказчиком, — заказчиком является индустриальный партнер, — а своего рода «страхователем» рисков индустриального партнера. Чем ближе задача к фундаментальной стадии, чем больше риск предпринимателя, тем больше государство может вложить средств на стадии исследования. Чем задача ближе к технологии и практическому использованию, тем объем средств меньше. Фактически речь идет о замене государственного заказчика на заказчика со стороны отрасли.

Мы прорабатываем еще одну идею, которая, думаю, будет интересна российскому бизнесу. Иногда поставленную задачу можно решить несколькими разными способами. На начальной стадии не всегда есть возможность понять, какой способ решения лучше. Поэтому решение одной проблемы может быть отдано нескольким научным организациям, которые выиграли конкурс. Если индустриальный партнер финансирует один проект при софинансировании министерства, то министерство может поддерживает и второе, альтернативное решение, чтобы потом выбрать наилучшую технологию.

Мы понимаем, что для успешного запуска новой модели нужны не только прямые государственные инвестиции в проекты, но и ряд сопутствующих мер. Достаточно давно в Налоговый кодекс был введен «коэффициент 1,5» — возможность списать затраты на исследования с повышенным коэффициентом. Если компания инвестирует в науку 20 млн рублей, она списывает из налога на прибыль, из налогооблагаемой базы, 30 млн рублей. Льгота существовала давно, но, тем не менее, из-за сложной схемы администрирования она применялась крайне редко. Нам бы хотелось существенно увеличить число случаев, когда она применяется. Налоговый кодекс, который позволит упростить налоговое администрирование этой льготы, чтобы она была максимально простая и комфортная для налогоплательщиков, уже внесен в правительством в Госдуму.

Получается, что компании имеют несколько больших плюсов, когда они двигаются в партнерстве с государством. Замечу, что во всех ФЦП, исследованиях и разработках, несмотря на то что государство будет участвовать живыми деньгами, а не финансовыми стимулами, все права на результаты будут принадлежать научным, образовательным организациям и индустриальным партнерам. Государство не претендует на те результаты, которые будут получены. Соответствующее решение было принято президентом в 2012 году, и мы видим эффективность закрепления прав за исполнителями работ — только в 2013—2014 годах количество результатов, выявленных по итогам выполнения исследований и разработок увеличилось более чем в 2 раза.

По направлению 1.3 (движение от науки к бизнесу), там, где бизнеса, может быть, еще и нет, но есть хорошая научная идея, мы будем поддерживать первую стадию исследования, но на второй стадии научная организация должна будет привлечь внешние инвестиции. Ограничения на источник средств мы планируем снять: это может быть венчурный фонд или промышленный партнер, а может быть это будет кредит под залог прав на интеллектуальную собственность — для нас это не важно. Необходимо открыть все способы привлечения денег, чтобы научная организация смогла довести свою идею до точки, когда эта идея станет охрано- и конкурентоспособна. Мы планируем в экспертизу проектов по этому мероприятию вовлечь институты развития: Сколково, РВК, ВЭБ-Инновации, то есть тех, кто потом сможет поддержать выход компаний на рынок.

— Часто встречается мнение, что нужно возродить существовавший в СССР госкомитет по науке и технологиям? Возможно ли это?

— Возродить госкомитет по науке и технологиям (ГКНТ) в том виде, в котором он был, сегодня при колоссальном объеме информации и сложности траектории преобразования знаний в продукты, практически невозможно. Какой бы представительный орган мы не создали, координировать все просто невозможно. Все что мы можем — запустить сетевую активность, запустить самостоятельный поиск партнеров, привлечение средств. Единая точка управления, возможно, позволит получить выигрыш на первом этапе, но более вероятно, что она еще до выигрыша станет «бутылочным горлышком» развития всего научно-технологического комплекса. Тем не менее, если ГКНТ рассматривать не как организационную структуру, а как некий образ, модель, технологически слаженную систему, которая обеспечивает «лифт идей» от сектора фундаментальной науки до институтов развития, то, наверно, это возможно.

Из сотни фундаментальных идей десяток перейдет в прикладную стадию, из них возникнет одна или несколько компаний, но именно они окупят все затраты, в том числе и на поддержку широкого фронта фундаментальных исследований. Управлять сотнями и тысячами цепочек «исследования — разработки — производство — рынки», управлять десятками тысяч результатов можно только с помощью информационных систем. Откройте единую систему учета НИОКР, вы сами все увидите. Но свои системы есть и у институтов развития, и у фондов, и у корпораций. В этих условиях единственный выход — системно состыковать организационные и информационные инструменты, построив правильную траекторию информационного обмена. Тогда мы получим ГКНТ, только он будет современный, цифровой.

— Будет ли это так же удобно в рамках Минобрнауки? Это же вопрос полномочий.

— Это будет удобно. Мы не вполне корректно формулируем некоторые вещи. Любой проект почему-то начинается с требований дать полномочия, а после — штатную численность. Но если мы говорим о научно-технологической системе, то ее основа — это творчество, причем не только научное творчество. Инженер, предприниматель, все, кто создает новые продукты — это тоже творческие люди. Можно ли ими управлять? Я не понимаю, какие нужны для этого полномочия. Для творчества должна быть комфортная, сервисная среда, система научных фондов, институтов развития, правовые нормы в сферах технического регулирования и интеллектуальной собственности, модели бюджетирования, налоговый режим, информационные системы — все эти элементы должны быть гармонично увязаны. Тогда возникнет комфортный и понятный сервис, среда, где возможны и наука, и технологии, и инновации. Решение всех этих задач лежит не в плоскости прямого управления, а в плоскости регулирования, в выработке и реализации государственной политики, а для этого полномочий у министерства более чем хватает.

— Каковы будут механизмы оценки и отбора идей и индустриальных партнеров?

— Точные механизмы оценки мы представим на обсуждение в январе. Но сейчас могу сказать — они будут базироваться на принципе баланса объективных метрических показателей и экспертной оценки. Если научная организация предлагает идею довести до рыночной стадии, нужно смотреть на репутацию этой организации. Если организация эффективно работает и получает новое знание, то совершенно точно она его передает в публичное пространство через статьи. Чем более высокое качество журнала, чем более серьезная там редколлегия, тем выше признание научного результата. Поэтому цифры — это следствие того, что организация работает. Кто-то вполне умело транслирует свои наработки в рынок, но это значит, что там обязательно появятся патенты, ноу-хау, промышленные модели, там появятся охраняемые объекты интеллектуальных прав. Если их нет, то организация не имеет навыков такой работы. Тогда возникает вопрос: зачем давать ей деньги и ресурсы?

У организации с высокими показателями больше шанс на получение нужного результата. Поэтому конкретные идеи, предлагаемые такими организациями, должны оцениваться экспертным сообществом. Оно у нас складывается в России. У нас есть мощный пул экспертов в научных фондах. Есть РАН, которая начинает выполнять функции экспертного органа страны. Наконец, есть институты развития, которые вполне внятно оценивают рыночный потенциал идеи. Если мы складываем экспертные мнения и наукометрию, мы получаем понятную модель отбора и организаций, и проектов.

Такая многосторонняя экспертиза может дать хороший результат не только в решении задачи отбора проектов Министерством. Привлечение институтов развития к экспертизе на стадии прикладных исследований дает им возможность видеть своих будущих резидентов. Мы используем то, что есть в руках у министерства как инструмент сращивания целостной системы. Мы должны преодолеть фрагментацию.

Обсуждая эти подходы на экспертных площадках, и с наукой, и с бизнесом, мы видим, что эти идеи воспринимаются хорошо, сразу возникают конкретные предложения.

Недавно мы разговаривали с «Росатомом». Корпорация владеет целой совокупностью технологий, в том числе по производству изотопов, и является лидером в этой сфере. Она сегодня создает основу, необходимую для производства не только медицинских препаратов, но и новых продуктов в ряде других отраслей. Однако для них это непрофильный бизнес. И в этом смысле «Росатом» готов стать постановщиком задач, и вместе с государством находить те научные и образовательные организации, которые, используя свой опыт и свои знания, получат новое решение на стыке областей и отраслей — ядерных технологий и медицины.

— Какие законодательные изменения необходимы в 2017 году для реализации Стратегии? Внесенный в Госдуму налоговый кодекс — в каком он состоянии, когда будут приняты эти изменения?

— Уже сейчас по поручению Правительства идет работа над проектом федерального закона «О научной, научно-технической и инновационной деятельности в Российской Федерации (концепция и техническое задание было представлено Министерством в августе 2016 года — прим. «Чердака»). Стратегия содержит много новелл, которых сейчас нет в законодательном поле, и закладывает много новых моделей взаимоотношений. Эволюция регулирования необходима, ведь действующий закон «О науке и государственной научно-технической политике» был принят более 20 лет назад, он не ориентирован на решение задач нового этапа развития. Если я не ошибаюсь, в него за это время было внесено более 30 поправок, важных, безусловно, но в результате он сейчас достаточно бессистемен. Что-то излишне детализировано, например, вопросы присвоения научной квалификации, а что-то отсутствует.

Сегодня нам не хватает норм, определяющих научно-экспертную деятельность. Нормы в отношении государственных научных центров не соответствует тому, что они делают. Закон уже не успевает за развитием науки, он ее сдерживает. Задача — задать более широкие рамки, нормы закона должны помогать развиваться, а не создавать препятствия. Кроме этого для реализации Стратегии важен закон о ратификации Женевского акта Гаагского соглашения — это возможность выхода российских инжиниринговых центров на зарубежные рынки. Он упрощает получение правовой охраны на внешний вид продукции для наших производителей.

Налоги — вы правы, без этой части мы не сможем обеспечить развитие интеллектуальной экономики, цифровой экономики, о которой недавно говорил президент Путин. Налоговая система у нас сложилась исходя из логики материального производства, и идеи облагаются налогом как любой объект — стол, стул, здание или участок земли. В отношении результатов интеллектуальной деятельности должны работать иные принципы. Результат, поставленный на баланс научной организации или предприятия, имеет стоимость, потому что мы потратили на его получение определенные деньги, но он не должен, по большому счету, облагаться налогом. У нас экономика не расхватывает эти результаты как «горячие пирожки», и не факт, что мы сможем быстро амортизировать эти затраты.

Поэтому налоговый кодекс, который внесен правительством в Госдуму, предусматривает амнистию, пока в этом проекте — до 2019 года, на образование нематериальных активов. Любая компания, которая проанализировала свои отчеты по НИОКР и выявила новые объекты — изобретения, полезные модели, промышленные образцы и поставила их на баланс, не понесет никакой налоговой нагрузки. Там же заложена возможность бизнеса списывать затраты с коэффициентом 1,5, уменьшать налогооблагаемую базу не только заказывая исследования и разработки, но и покупая права на уже готовые результаты.

К вопросу об интеллектуальной экономике: например, мы разрабатывали технологию для медицины, а оказалось, что она применима в совершенно другой сфере, что-то связанное с производством пищевых продуктов. Нам нет смысла финансировать исследование второй раз, мы должны в другой отрасли купить готовый результат. Но там есть риски, и мы эти риски должны минимизировать, а это можно сделать через налоговые преференции, упростить налоговое администрирование, чтобы льготы были просты и понятны для бизнеса — это тоже есть в проекте налогового кодекса.

Уже готовятся поправки ко второму чтению, так как есть поручение вице-премьера Аркадия Дворковича добавить туда ряд позиций, включить еще ряд норм. В частности, которые снизят налог на прибыль для экспортеров технологий. В Стратегии обозначена цель — достичь технологической независимости, но мы не обязаны все делать здесь. Мы можем покупать права на какие-то результаты интеллектуальной деятельности, права на технологии за рубежом. Зачастую это оправдано, но процесс покупки должен сопровождаться процессом продажи. Мы должны достичь симметрии, паритета в технологическом обмене.

Было много споров по этой льготе: очень много компаний, научных институтов, говорят, что нужно развивать производство на территории РФ и экспортировать уже готовую продукцию. Это правильно, но ведь мы понимаем, что есть большой вызов к науке и к экономике — это ее цифровизация. Производство становится безлюдным. 3D-печать ломает привычные представления о производстве — нам достаточно по глобальной сети передать рецепт, модель, для того чтобы это могло быть воспроизведено в любой точке мира. Речь идет о том, что рынок интеллектуальной собственности в ближайшие десятилетия начнет доминировать над рынком высокотехнологичной продукции. И поэтому мы вводим преференции для экспортеров прав. Стратегия действительно уже в ближайшие годы вызовет крайне интересные трансформации нашей законодательной модели, технического регулирования.

Поправки в налоговый кодекс будут рассматриваться в весеннюю сессию, потому что в конце этой сессии Совет Федерации и профильные комитеты Госдумы одобрили эти изменения для принятия в первом чтении. Поэтому мы ждем, когда оно пройдет, чтобы вместе с Министерством финансов и Министерством экономического развития исполнить поручение правительства. Сильно надеемся, что уже в 2017 году закон пройдет все три стадии рассмотрения.

— 1 января 2017 году вступают в силу изменения в закон о наукоградах РФ. Ранее в интервью вы упоминали, что он предусматривает появление неких инструментов для перевода научных разработок в практическую плоскость, однако в самом тексте ФЗ эти инструменты прямо не упомянуты. В чем конкретно они заключаются?

— В законе инструменты не предложены. И это правильно, потому что таких инструментов может быть очень много, территории совершенно разные. Но две проблемы тем не менее общие. Первая — везде сложилась система образования, система научных институтов, есть большой интеллектуальный потенциал, но при этом крайне низкие доходы муниципалитета, и он в результате не в состоянии обеспечить комфортную среду для проживания. Ведь у человека из науки, из образования, особые требования к городу. Вторая — человек творческий не обязательно должен реализовываться в науке, еще неизвестно, где интереснее: в высокотехнологичной компании создавать новый продукт или проводить исследования. И если на территории наукограда нет всех возможностей для реализации таланта, то люди будут из него уходить в другие сферы и работать на других территориях.

В наукоградах Подмосковья мы болезненно это ощущаем: они превращаются в спальные районы Москвы, потому что людям выгоднее работать в столице, а возвращаться в город лишь переночевать. Временная трудовая миграция не только размывает налогооблагаемую базу города, все еще неприятнее — мы утрачиваем уникальность, идентичность территории. Для того, чтобы предоставить людям все возможности для реализации своих талантов должны быть и наука, и образование, и технологичное производство, и стартапы, и инкубаторы.

Наукограды различаются по своему текущему состоянию. Внеся изменения в закон и обозначив, что у наукоградов должна быть своя стратегия социально-экономического развития, мы фактически вынудили их определить свои приоритеты, то есть то, в чем они будут сильны, и в то же время заставили их посмотреть на свои проблемы, посмотреть, где у них провалы, и предложить механизмы устранения этих провалов. Приоритеты позволяют пригласить инвесторов. Под конкретную задачу и ученые приедут, и бизнес приедет со своими инвестициями. Живой пример — Бийск. Министерство согласовало их стратегию, они очень внятно обозначили свою миссию. Они хотят стать российским центром производства функциональных медицинских продуктов питания на основе природных компонентов. И сразу понятно, какое там будет производство, и что там будет происходить.

По поводу инструментов: Бийск — транзитный город, через него проезжают в более крупные центры, но останавливаются там на час-два, поэтому они предлагают развивать инфраструктуру медицинского туризма, чтобы люди, которые там останавливаются отдохнуть, могли и попробовать все продукты, и получить услуги в сфере восстановления здоровья.

Закон говорит, что перечень конкретных мероприятий, проектов, того, как города это делают, мы оставляем за самим муниципалитетом. Главная цель, итог — получить высокотехнологичные рабочие места, потому что муниципалитет живет за счет налогов, которые платит население. Поэтому чем более высокооплачиваем работник и в чем более хороших условиях он живет, тем выше налогооблагаемая база муниципалитета и больше возможности создать комфортную среду. Мы пытаемся запустить в наукоградах тот же цикл, который пытаемся запустить в рамках федеральной Стратегии. Новый закон дает такую возможность — раньше муниципалитеты практически никак не влияли на науку. Получается, что вроде бы она у них есть, но вся наука в основном федеральная и немного региональная. В законе о наукоградах у городской власти появляются дополнительные права

— Стратегия предусматривает расширение megascience-проектов. Есть ли какие-то проекты, которые стартуют уже в 2017, 2018 годах?

— Megascience-инфраструктура — это не просто набор уникального железа, это точка, которая притягивает разных исследователей. Это самая интересная часть науки, когда человек из любой точки мира стремится в страну, потому что там есть уникальный объект, и этот объект позволяет ему реализовывать свой интерес в науке. Поэтому в Стратегии megascience-инфраструктура рассматривается как один из способов притяжения зарубежных ученых в Россию и способ интеграции России в мировую науку.

На сегодняшний день у нас есть целый ряд проектов, в которых Россия активно участвует. Например, в 2017 году заработает лазер XFEL, который строится в Германии. У России почти треть доли в этом проекте, то есть фактически мы являемся соинвесторами, совладельцами этого проекта. Такая же примерно ситуация по Большому адронному коллайдеру, где мы участвуем своими деньгами, усилиями ученых и промышленности. На территории страны наша задача — создать симметричную систему, которая привлекает зарубежные инвестиции и зарубежных ученых. Это проект IGNITOR, проект ПИК, буквально в прошлом году подписано решение правительства о проекте «Ника».

Есть один недостаток — тренды megascience сегодня рассчитаны на физику высоких энергий, это оправдано — в этой отрасли Россия сильна. Нам совершенно точно нужны объекты аналогичной инфраструктуры в других областях, в частности, в сфере наук о жизни, биотехе. Конечно, мы будем искать возможность запуска таких проектов. Они интересны тем, что они не повлекут огромной стройки, скорее будут связаны с развитием цифровой инфраструктуры. Работы по геному не требуют масштабных инвестиций в железо и бетон, производство там требует совершенно иных цифровых платформ. Поэтому мы сейчас очень активно с научным сообществом обсуждаем, какие могут быть цифровые платформы в области наук о жизни, нейронаук и т. д., которые могут быть созданы в России, и смогут стать аттракторами для ученых со всего мира.

— Какие НИИ могут в теории стать такими точками роста и получить этот статус megascience-проектов? В Москве есть интересные институты.

— Я их сейчас не буду перечислять, но это те институты и университеты, которые сами ведут прорывные исследования в каких-то областях, которые значимы в мире, как центры генерации знаний. Но этого мало, это те, кто имеет большую партнерскую сеть и большой объем взаимодействия. Любой проект megascience — это не только проект научный, но и проект инвестиционный, а не имея признания и репутации в научном мире, без активной коммуникации инвестиции не появятся.

— Вы не будете перечислять — почему? Можете назвать несколько таких центров?

— В Стратегии обозначен в качестве ключевого — конкурентный принцип. Решения по megascience должны приниматься в режиме открытой конкуренции. Это также применимо и к другим задачам: если вы спросите, кто будет разрабатывать прогнозы по приоритетам — не знаю. Министерство сформулирует требования к этим прогнозам, сформулирует требование общественной приемки, а кто соберет лучшие коллективы и выиграет этот конкурс покажет время.

— Про общественную приемку — каковы ее механизмы? Или их пока нет и есть только понимание, что они должны быть?

— Почему же нет — есть. Понятные, простые механизмы, которые мы отработали на самой Стратегии: это открытое обсуждение. Мы видели тысячи возражений, замечаний, предложений, которые прошли через портал Стратегии. Понятно, что любой прогноз — это такая же история. Он должен находиться в публичной плоскости. И еще, размещая что-то публично, мы очень четко понимаем объем потребления: кто, когда, где и в каком объеме это прочитал. Если мы по этому показателю находимся в нижней точке, значит, не сделано ничего хорошего, не получили полезного продукта — ни для науки, ни для предпринимательского сектора.

— Будет широкое голосование?

— Да. При этом мы понимаем, что любое голосование может очень быстро превратиться в профанацию. Поэтому это не будет безымянное голосование, будет голосование научных коллективов, которые профессиональны в том или ином вопросе.

Цифровое взаимодействие с научными организациями у нас хорошо отлажено. Три года назад, когда министерство предложило и правительство установило единый порядок мониторинга результативности научных организаций, мы получили не только их ежегодную наукометрию. Все государственные научные организации имеют единый логин во все информационные системы. Мы их легко идентифицируем, они и будут участвовать в таких процессах приемки. Мы вовлечем в приемку научные организации, которые по результатам мониторинга лидируют: и институты ФАНО, и отраслевые институты, и вузы, через единую точку входа в системе мониторинга. Это важно — прогнозы, сделанные в интересах научного, инженерного и предпринимательского сообщества не должны оседать в виде отчетов в кабинетах Министерства.

— Что будет представлять собой трехуровневая система национальной подписки, которую недавно обсуждали в Министерстве вместе с ФАНО и РАН?

— Первый год эксперимента по достаточно масштабному подключению научных и образовательных организаций прошел, и мы получили реальную статистику востребованности практически всех баз данных международных журналов, индексов цитирования. Мы видим не только данные в целом по России, но и видим в какой области науки и какая информация наиболее востребована. И так вплоть до конкретного региона и конкретной организации. Это нам позволяет выделить ядро, которое нужно всем без исключения.

90% организаций активно используют несколько баз данных, в первую очередь это WebOfScience и Scopus, хотя намечаются и другие «фавориты». Понятно, что доступ к таким журналам должно обеспечить Минобнауки для всех. Есть вторая часть коллекций — по разным областям знаний, по математике, по физике, по химии, мы тоже увидели самые востребованные коллекции. Но их используют не сотни организаций, а 40−50, то есть объем сразу резко падает. К таким коллекциям обеспечивают доступ ФАНО, РФФИ. И есть конкретные институты, конкретные исследовательские группы, их две-три-пять в России, которым нужны конкретные, узкоспециализированные журналы, конкретные базы. Решение этой задачи мы оставляем на откуп самим организациям. То есть у нас выстраивается вполне стройная трехуровневая система обеспечения научной информации.

Министерство, ФАНО и РАН планируют переговоры с зарубежными издателями, нам нужно получить наилучшие условия, поскольку доступ к информации — это национальная задача. Основания для таких переговоров есть — сегодня Россия не просто крупный, но и быстро растущий потребитель научной информации. Еще важно, что сама научная система РФ дозрела до этого уровня. Если пять лет назад доступ к коллекциям получали отдельные вузы, потом этот круг расширился, в 2015—2016 годах прошел этот эксперимент, на который было потрачено около 2 млрд рублей, когда мы не просто пользовались коллекциями, но и увидели реальный расклад потребностей, который нам позволит выйти на очень стройную систему.

Но это не все. Сейчас Минобрнауки совместно с Роспатентом, Федеральным институтом промышленной собственности и Евразийской патентной организацией (ЕАПО) завершили работу над решением, которое обеспечит российским ученым доступ с мобильных телефонов ко всем российским базам патентной информации и базам ЕАПО. Это свыше 60 млн патентных записей. Каждый ученый сможет видеть, что и по каким направлениям сделано в интересующих его направлениях исследований и разработок, в какие промежутки времени и по каким областям применения было выдано максимальное количество патентов, а также получить подробную информацию, вплоть до детального описания каждого патента. Мы впервые совместили функции поисковой системы с простыми функциями построения ландшафтов. Доступ к патентной информации через портал patscape.ru будет обеспечен уже в январе 2017 года из сетей государственных научных и образовательных организаций — а их более 1600. В 2017 году мы продолжим этот проект и будем расширять число доступных для исследователей и инженеров баз данных.

Но что еще хотел бы отметить — нам важно не только покупать информацию, нам нужна экспансия, выход российских журналов в мировые коллекции. У нас достаточно отличных журналов, которые имеют хорошие международные редколлегии, поэтому министерство совершенно точно расширит программу поддержки таких журналов.

— За счет чего и как?

Это будет трехлетняя программа. На первом этапе мы будем ставить задачу их подтянуть по формальным показателям и уровню качества до требований, необходимых для вхождения в зарубежные базы. Каждый журнал имеет свои недоработки, и мы предоставим им ресурсы для того, чтобы они это поправили. На втором году основной задачей будет вхождение в международные метрические базы. Третий год — это будет год стабилизации, когда те, кто попали в наукометрические базы, должны будут увеличить объем своего присутствия — количество выпусков, количество статей в определенных пределах, которые допускаются международным сообществом. Реализация этого проекта должна привести к тому, что наше присутствие в международном поле знания (а массив публикаций, патентов — это ведь и есть международное поле знания) увеличится относительно нынешних показателей примерно на 10%, а в общем объеме мировых публикаций примерно на 0,25%. А 0,25 — это большая цифра, если вспомнить знаменитые 2,44 (В 2012 году майскими указами президента Путина была поставлена цель: к 2015 году увеличить долю «публикаций российских исследователей в общем количестве публикаций в мировых научных журналах, индексируемых в базе данных «Сеть науки» (WEB of Science), до 2,44%» — прим. «Чердака»).

— Совсем недавно «Диссернет» запустил проект под названием «Диссеропедия». Глава ВАК Владимир Филиппов в беседе с ТАСС тоже недавно признал, что многие наши журналы только публикуют, но не являются по-настоящему рецензируемыми научными изданиями. Что в этом поле много недочетов и в следующем году будет проведена большая работа, чтобы их тщательно отследить. Как вы относитесь к «Диссеропедии»? Нужен ли этот проект?

— Я уверен, что если научное сообщество ищет способы добиться лучшего качества…

— Они часто называют это словом «самоочиститься».

— Вот именно, прекрасный термин. Очиститься от не-науки. Если научное сообщество само это делает, то это крайне важная история. Мне кажется, что внимание к науке, ожидания от науки в России сейчас столь высоки — это видно и по публичному пространству, и по государственным документам, которые появляются — что она просто обязана, а в нашем восприятии уже становится ядром развития. А раз так, то она не может быть не-наукой. Поэтому любая инициатива научного сообщества, которая должна привести к новому качеству исследовательской системы, важна — и у государства меньше забот и несвойственных функций, и результат лучше. Задача министерства здесь в том, чтобы сформировать точные правовые рамки для этой деятельности, чтобы это не превратилось в хаос и сведение счетов. И пока научное сообщество работает в режиме «самоочистки» мы сосредоточимся на другой задаче — поможем наилучшим развиваться.

Это как с научными журналами: нам необходимо еще 50—100, или больше журналов, востребованных мировым сообществом, это важно для России. Некоторые относятся к публикациям свысока — это, мол, не очень существенная история, на самом деле нам нужны деньги, нужны рынки, экономика и т. д. Все немного сложнее — если мы будем ежечасно показывать, доказывать, что Россия является точкой генерации новых знаний, то это очень сильно прибавит нашей инвестиционной привлекательности с точки зрения любого бизнеса. Сами посудите — как мы можем привлечь внешние ресурсы в биотех если в мировом потоке знаний мы не видны? А вот с инвестициями и доверием к России в атомной энергетике — проблем нет, во многом потому, что наша доля в этой части знаний заметна и признана.

— Хотелось бы еще спросить про университетскую науку — недавно прошла выставка «Вузпромэкспо».

— Да, буквально вчера обсуждали модель финансового стимулирования вузовской науки с министром. За последине восемь лет вузовская наука стала достаточно мощным сектором. По численности исследователей он практически сравнялся с академичесими институтами, но при этому вузовская наука имеет несколько преимуществ.

Первое преимущество — в этой среде более 60 процентов молодых исследователей (в академической науке все грустнее), то есть это точка воспроизводства, формирования молодых ученых, а следовательно и точка зарождения новых тематик, новых исследовательских проектов, да и вообще все новое — и инженеры, и технологические предприниматели — это все оттуда.

Второе — это наука, в которую мы никогда не вкладывали баснословных «гарантированных» денег. Например, в университетах, подведомственные Минобрнауке, государственное задание на науку сейчас составляет не более 6 миллиардов рублей на все университеты. Но при этом достаточно много университетов, где доля вот этого задания в общем объеме затрат на исследования и разработки крайне мала — всего 5−7 процентов. Дальневосточный федеральный университет — мы им даем в качестве стабильного госзадания 7 процентов от их общего оборота денег на науку. Все остальное они получают от научных фондов, от рынка, от взаимодействия с бизнесом. И вот эта низкая привязанность вузовской науки к стабильному госзаданию — для государства хороша. Они работают сами, они являются самостоятельными игроками.

Но тут есть и опасность — поскольку эта наука, которая живет за счет внешних денег, но уже обрела достаточную «массу» исследователей, становится несколько нестабильной — ведь любые перепады в экономике или завершение грантов фактически «бьют» по научным работникам, которые оказываются не обеспечены финансово. Задача Министерства сегодня — стабилизировать сектор вузовской науки. С одной стороны, увеличить госзадание означает потерять имеющуюся активность взаимодействия с внешним рынком, а не увеличить госзаданием — усилить риск оттока людей в другие сферы. Поэтому министерство уже в январе несколько по-другому перераспределит государственное задание на исследования и разработки высшим учебным заведениям.

Логика изменений следующая — во многих вузах появилось большое количество научных работников, которые не задействованы в педагогическом процессе и не читают лекции. Конечно, они работают с магистрами и аспирантами, с теми, кто вовлекается в науку на этапе обучения. И все же основная цель этих людей не аудитория, а лаборатория. В части вузов другая модель — большинство преподавателей занимаются исследованиями в свободное от лекционной нагрузки время. И та и другая модель имеют право на существование: по какому пути идти — это должен решать коллектив, и это ответственность ректора. Мы же примерно 70 процентов госзадания просчитаем исходя из численности научных работников и объема вовлечения преподавателей в научную деятельность. При этом мы дадим базовую часть, с учетом майских указов президента, с поправкой на региональный уровень оплаты труда.

— То есть что все же получится с финансированием? Вы увеличиваете долю финансирования науки в вузах?

— Общий объем нет, но внутри системы произойдут ощутимые перераспределения. Как я говорил, мы рассчитываем на 2017 год распределяя 70 процентов исходя из количества научных работников, которые уже работают. Оставшиеся 30 процентов будут привязаны к оценке результативности вуза. Здесь есть несколько критериев, очень простых. Первый критерий — вуз умеет привлекать деньги из конкурсных источников. Неважно, какие именно это источники: договоры с предприятиями или гранты фондов. Чем больше у вуза средств, полученных на конкурентной основе, тем больше мы ему даем ресурсов в базовом государственном задании. Потому что мы понимаем, что на каждый рубль он сделает научный задел и будет работать дальше, расширять научный коллектив, выходить в новые, актуальные области исследований и разработок.

— Это очень хороший принцип. Раньше был другой — чем больше заработал сам, тем меньше получил от государства.

— Именно так. Деньги пойдут сильнейшим. Но есть и второй важный принцип. Где есть наука, там есть и научные результаты — либо патенты, либо публикации. Нам неважно, какие именно — но в любом случае пропорционально этой научной выработке должна распределяться вторая часть «премии». Чем больше результативность, тем больше денег мы туда вкладываем, потому что понимаем, что именно в этой точке максимальные шансы конвертации денег в научный результат — либо в патенты и нематериальные активы, либо в публикации, которые позволят России улучшить репутацию и узнаваемость в тех или иных областях исследований.

Наконец, третий важнейший принцип — до сих пор он не применялся, а в новом 2017 году мы его вводим: дополнительные средства должны прийти тем университетам, которые обеспечили максимальный рост, а точнее, максимальную динамику результативности. Фактически это награда их за качество менеджмента. Ректор или проректор по науке, руководители институтов и лабораторий работали так, что коллективы увеличили свою продуктивность. А мы должны поддержать наметившийся рост.

В этом смысле изменения модели государственного задания в базовой части — это довольно резкие изменения для системы распределения денег, но это очень и очень справедливые изменения. Все руководители должны понимать, что работая в этом ключе им не придется ходить по министерствам и ведомствам «выбивая» ресурсы — все будет происходить без этого, лучше сосредоточиться на реальной работе.

— Наверное, сложно будет разделить второй принцип и третий, они друг с другом очень тесно связаны.

— Конечно! Большинство университетов у нас многопрофильные, и мы сейчас говорим о том, что министерство не вмешивается во внутренние процессы: выбор тематик и направлений мы оставляем на решение самого университета — это их инициатива, и одновременно — ответственность. И если качество менеджмента там достаточно хорошее, университет умеет работать с внешней средой и дает ясные научные результаты, он просто должен получать больше ресурсов. Но министерство не будет говорить о том, какие исследования нужно выполнять на эти деньги. Это «свободные» ресурсы, решение по которым примет сам университет. И я надеюсь, что эти средства будут использованы для скачка в научном развитии. Пойдут ли она дальше с этим заделом в федеральную целевую программу «Исследования и разработки», чтобы вывести свои результаты в прикладную сферу и в экономику, либо они используют эти разработки, чтобы решить задачи бизнеса, либо они перейдут в Российский научный фонд (РНФ) и на своем заделе выиграют крупный грант на фундаментальные исследования, а может быть примут решение встроиться или инициировать крупный проект в рамках приоритетов, обозначенных в Стратегии или войти в НТИ — мы в любом из этих случаев создаем для университета условия для развития. И это очень важная игра возможностей и конкуренции, правил которой, подчеркну, до сих пор не было.

— Почти последний вопрос — про деньги. Будут ли сокращения? Какая судьба ждет зарплаты ученых в следующем году? Бюджет ведь все-таки меньше.

— Не совсем так. Самым тяжелым годом был для нас 2015. В 2016 году бюджет, наоборот, несколько увеличился. Не думаю, что по зарплатам в целом сейчас что-то ударит. Но перераспределение внутри системы, еще раз подчеркну — совершенно точно будет. Мы в кратчайшие сроки предполагаем скорректировать подходы к финансированию. Задача обеспечить стабильные рост средств в эффективных организациях, они должны направляться более конкурентноспособным ученым. Тут надо бы опять вернуться к важному принципу госполитики, которую обозначил президент: конкурентная среда.

Конечно речь идет о конкуренции лояльной, не жесткой — вообще скорее о справедливых принципах выделения средств, об адресности. Это можно сделать — построенные Минобрнауки федеральные системы позволяют видеть, на решение каких задач и в каком объеме передаются государственные ресурсы. Разумная конкуренция и адресность позволят увеличить средства на исследования и разработки.

Мы все время в качестве таких средств видим только бюджетные средства. А бюджет не такой, как бы нам хотелось видеть, да и наверное никогда не будет бюджета, на который все посмотрят и удивятся, потому что всем на все хватает. Это же миф, такого не может быть в принципе. Но денег в науку придет больше, если мы переформатируем правила отбора получателей бюджетных средств, правила оценки предлагаемых к реализации научных, научно-технических проектов.

Мы уже сейчас, в январе-феврале скорректируем механизмы федеральной программы исследований и разработок. Это совершенно точно приведет к увеличению финансирования со стороны бизнеса, причем реального финансирования, живых денег, которые попадут в исследовательские организации. Но и спрос за эти деньги будет совершенно другой — вы понимаете, если предприниматель на что-то потратил хоть копейку из своей прибыли, то, не взирая на все льготы, он попросит, потребует научный результат. Деньги в обмен на результаты — это то, что мы увидим в 2017 году.

— Это касается в основном прикладной науки. Математику не поможет.

— Не согласен — и математику поможет. Государственное задание не сильно сократились, и общий объем средств на фундаментальную науку не уменьшился. Помните поручение президента 2015 года — сохранить объемы финансирования фундаментальных исследований в отношении к валовому продукту. Доля средств в процентном отношении к ВВП стала немного ниже, но есть отдельные решения главы государства и правительства о внесении дополнительных средств в Российский научный фонд, а он поддерживает именно фундаментальные и поисковые исследования. Если приплюсовать эти внебюджетные средства, то денег на фундаментальные исследования в отношении к валовому продукту не стало меньше ни на копейку. И кстати сам ВВП тоже не стал меньше. Поэтому и в рублях, и в процентах фундаментальная наука не пострадала.

Вопрос в другом — через какой механизм тот самый математик получит средства. Он возьмет это в виде стабильного госзадания, которое в виде тематики придет к нему и он, как десять лет продолжал работать, так и будет работать. Или он сможет «посевную» часть исследования выполнить за счет госзадания — я уже говорил, более эффективные организации получат больше денег, а дальше, после проработки новой темы выйдет на грант РНФ. Инструменты разные. Поэтому перераспределение в системе будет исходя из логики Стратегии, но ни копейку меньше денег на фундаментальную науку не станет.

— Что будет с сокращениями? Уменьшится ли число ученых в наступающем году?

— Число научных работников сейчас только растет, и мы надеемся, что оно не уменьшится, поскольку рост происходит за счет молодого поколения ученых. Здесь вопрос, наверное, не очень правильный. Министерство не должно директивно определять, что нас ждет сокращение или увеличение, а может быть стабилизация численности исследователей. Наша задача скорее в другом — создавать условия для развития. Сами научные организации, руководители лабораторий, директора институтов сейчас имеют все возможности формирования коллектива, определения размеров заработной платы, объема и критериев стимулирующих выплат и так далее. Ответственность за численность сотрудников и эффективность их работы лежит больше на них. Те, кто могут работать, кто действительно вносит весомый вклад в науку, точно не пострадают.

Мы начали решать и в обозримом будущем решим проблему мобильности: если человек талантлив, но его не вполне устраивают условия для работы, он должен и может переместиться в другую организацию. Для этого мы создаем ряд инструментов. Изменения 2014 года в Трудовой кодекс (№ 443-ФЗ — прим. «Чердака»), ввели понятие должностей научных работников. Там же определено и право министерства установить порядок проведения конкурса на замещение должностей научных работников. Если вы посмотрите порядок проведения этого конкурса, то все вакансии размещаются и заявки подаются через единый федеральный портал ученые-исследователи.рф. Мы надеемся обновить этот инструмент в следующем году, сделаем более мобильным, комфортным и через эту точку ученые смогут найти лучшее место для работы и реализации своего таланта.

Правда есть и серьезная проблема — в научных организациях не сформировалась культура привлечения в организацию действительно талантливых ученых. Есть положительные примеры, но в целом статистика показывает, что работает практически везде один принцип — где родился, там и пригодился: руководители, к сожалению выбирают стабильность вместо развития. Мы внимательно смотрим на каких условиях проводятся конкурсы. В подавляющем большинстве случаев это непривлекательные условия: научные организации не объявляют ни про стимулирующие выплаты, ни про социальные гарантии, ни про жилье. Суммы, которые предлагаются в таких конкурсах в разы меньше фактических выплат, которые мы видим из данных ФНС и Росстата.

И это большая проблема — сформировать культуру найма научного работника. Очень серьезные усилия министерства будут направлены в 2017 и 2018 году на решение этой задачи. Я не буду сейчас говорить о других инструментах, которые нам понадобятся в ближайшее время, о строительстве жилья и социальной инфраструктуре — это тема отдельной беседы. Скажу лишь, что за лучших ученых должна быть конкуренция, это самый ценный ресурс развития. Если у нас есть инфраструктура, в том числе megascience, если у нас есть доступ к информации, в том числе национальная подписка и патентные базы, то все остальное, всю эффективность науки определяет только личность ученого. Человек — это главная цель Стратегии.

— Вы возглавили департамент после Сергея Салихова. Как бы вы кратко охарактеризовали отличия в политике прежнего руководства департамента и вашего?

— Каждый этап жизни общества ставит свои задачи, и каждый руководитель их решает исходя из своего опыта и видения цели. До момента принятия ключевого стратегического документа это были задачи точеной корректировки инструментов науки, запуска некоторых недостающих механизмов, необходимых для развития, важно было преодолеть негативные тенденции. Сейчас другой этап, и цели должны быть более амбициозными — опираясь на предыдущий опыт необходимо перейти к устойчивому саморазвитию научно-технологической системы. Оно должно быть интенсивным и сфокусированным на приоритетах настолько, чтобы повлиять на еще более крупную, и, как следствие более инертную социально-экономическую систему.

Задача это непростая, она потребует гораздо больше энергии, инициативы, коммуникации от всех творческих и заинтересованных в развитии людей. Не только ученых, но и предпринимателей, и, как бы это странно не звучало — чиновников. Это и определяет отличие — мы должны минимизировать прямое управление и сосредоточиться на регулировании. Мы должны создавать условия, необходимые «лифты» для движения от идеи к продукту, достраивать новые элементы, создавать нужные цифровые инструменты.

Темпы развития и сложность задач в сфере науки и технологий во всем мире таковы, что управлять организациями в модели традиционной «вертикали власти» невозможно. Мы должны работать, формируя целеполагание, создавая инструменты и общие рамки для развития и эффективной работы, реализации талантов и способностей личности.